Любовь Шашкова «нет повести прекраснее в ауле…»
жүктеу 0.64 Mb. Pdf просмотр
|
| пРОЗА Любовь
Шашкова «НЕТ ПОВЕСТИ ПРЕКРАСНЕЕ В АУЛЕ…» Повесть в монологах Гульфайрус Мансуровна ИСМАИЛОВА – народная художница Казахстана, 16 лет работала главным художником Государственного академического теа- тра оперы и балета им. Абая, на сцене которого создала около 30 спектаклей, художник-постановщик фильма Султана Ходжикова «Кыз Жибек», получившего на V Всесоюзном кинофестивале приз за лучшее художественное оформление. Кавалер орденов «Знак Почета», «Дружбы народов», «Парасат», «Достык» I степени. Первую живописную картину «Казахский вальс» знаменитого портретного триптиха (Шара Жиенкулова, Куляш Байсеитова, Шолпан Жандарбекова), укра- шающего Государственный музей искусств им. Абылхана Кастеева, написала в 29 лет. Всего сделанного Гульфайрус Исмаиловой в искусстве хватило бы на несколько богатых творческих биографий. Во времена, когда в профессиональный творческий Союз попасть было престижно и нелегко, она состояла в трех – кинематографистов, театральных деятелей и Союзе художников СССР, так что за свою «трехглавость» была даже удостоена эпиграммы в «Литературной газете». Женщина – художник-постановщик двухсерийного художественного фильма, женщина – главный художник театра оперы и балета – такого казахское искус- ство до нее не знало. Она окончила алматинское театрально-художественное училище, будучи любимой ученицей Абрама Марковича Черкасского, и – парал- лельно – четыре курса (два подготовительных, два основных) консерватории по классу вокала. Когда встал вопрос об окончательном выборе, решила его в пользу дальнейшего художественного образования: певиц у нас много, – рассудила она, – а художниц нет. О, если бы знать, на какой тяжкий труд она себя обрекает! В 1949 году Гульфайрус едет поступать в Суриковский институт в Москву. И тут в ее жизнь решительно вмешалось кино: ее пригласили на роль Тыгрены в фильм Марка Донского «Алитет уходит в горы». Кино умеет притягивать души. Уже окончив Ленинградскую академию художеств, она приняла участие 4 ЛюбОвь ШАШкОвА в конкурсном отборе на фильм «Ботагоз» по повести Сабита Муканова, в кото- рый так хотела попасть, что написала свой автопортрет в этой роли. Позже Ефим Арон объяснит: «На роль Ботагоз пробовались девушки и покрасивее, но у тебя в глазах было содержание». А Гульфайрус Исмаилова признавалась в одном из интервью: «Я сама – один из вариантов Ботагоз, логическое про- должение ее судьбы. И я люблю эту героиню за ее стремление осознавать себя личностью». В судьбе самой Гульфайрус Исмаиловой самым драматическим образом со- шлись все перипетии двадцатого века. Ее бабушка Халида происходила из родо- витой зажиточной семьи, она до глубокой старости помнила, в границах каких алматинских улиц располагался их огромный сад и тяжесть тех браслетов, что выменивались на еду в голодные тридцатые. Фамилию своего родного отца она узнала и решилась обнародовать лишь в девяностые годы, как и данное ей при рождении имя – Конарбаева Кульпаш Тансыкбаевна. Ее удочерил подростком Мансур Исмаилов, она стала старшей из его пяти детей, уход за которыми разделила с матерью в трудные военные годы. «Отец» – портрет инвалида войны – дань ее дочерней благодарности этому суровому человеку. Но сколько же надо было иметь жизненной силы, веры в свою творческую звезду, чтобы из тяжелого быта большой семьи, из дальней азийской окраины прорваться к вершинам мирового искусства. Гульфайрус Мансуровна всегда говорила, что ее художественную судьбу решило то, что ее отец был из одного детского дома с Абылханом Кастеевым, которому первому они показали ее рисунки, а также соседство с домом профес- сора Абрама Марковича Черкасского, ее педагога в Алма-атинском театрально- художественном училище, к которому она заходила не столько за лакомствами, сколько посмотреть книги, прикоснуться к пианино… И встреча в Ленинградской академии художеств с Евгением Матвеевичем Сидоркиным, ставшим не только мужем, но и учителем, вдохновителем в творчестве. Любовь к нему она сохранила на всю жизнь. Сидоркин приехал в Казахстан вслед за Гульфайрус, стал здесь народным художником республики, прославив Казахстан своей графикой на всех континентах. Тридцать лет они прожили вместе, создавая большое искусство нашей страны. И столько же Гульфайрус прожила без своей главной опоры в жизни, радуясь тому, что выполнила его завет: их сын Вадим окончил ту же Ленинградскую академию художеств, что и родители, стал замечательным живописцем-портретистом. И она продолжила работать в театре, заниматься живописью. Она стала Народным художником республики, ее вклад в развитие искусства Казахстана оценен высокими наградами суверенной республики. Так счастливо сложилось, что нас с Гульфайрус Исмаиловой связывало почти тридцать лет дружеского общения. С того первого дня, как мы встретились на записи в студии литературной редакции Казахского радио, где нас познакомила замечательная поэтесса военного поколения Руфь Тамарина. Несмотря на бо- лее чем двадцатилетнюю разницу в возрасте я называла ее – Гульфайрус, Гуля, Гуленька. В ней непостижимым образом сходились прагматизм и романтизм, жесткость и доброта, наивность и некая хитринка, и над всем этим – душевная открытость миру и непреходящая молодая восторженность перед явлениями высокого искусства. Диктовала свои воспоминания Гульфайрус Мансуровна на 72-м году своей жизни, на сломе столетий и даже тысячелетий… 5 «НЕТ пОвЕСТИ пРЕкРАСНЕЕ в АУЛЕ…» 1. «вот так ПРохоДИЛо ДЕтСтво…» Я родилась в алма-ате в 1929 году, 15 декабря. тридцатые годы были голод- ные, каждый выживал, как мог. Нас спасал огромный сад. Старший брат моей мамы Пазыл был садовником, он дружил с русскими садоводами, которые здесь, в алма-ате, имели роскошные земли и роскошные сады. он брал у них саженцы элитных сортов, и в нашем саду прямо в центре города (это квадрат нынешних улиц Гоголя – Жибек жолы, Чайковского – Наурызбай батыра) созревали яблоки, абрикосы, персики, сливы. Летом это было спасеньем всем детям – у маминой сестры Бахарнисы было четыре девочки и у мамы пятеро детей со мной. Понятно, что я была отчиму лишним грузом, самая старшая. Мама моя каирниса Миралимова была необыкновенной красавицей, от приро- ды наделенная многими талантами. она танцевала на свадьбах с Шарой Жиенку- ловой, пела с куляш Байсеитовой, с которыми долгие годы была дружна. Мне было полтора года, когда нас оставил мой родной отец. Мама вышла замуж за работника Цк компартии казахстана, вскоре репрессированного и расстрелянного, так она стала женой «врага народа» со всеми вытекающими тогда последствиями. Думаю, спасло ее новое замужество за дунганином Мансуром Исмаиловым. Я же длитель- ное время не знала, кто мой отец, от меня это тщательно скрывали. только в конце восьмидесятых – начале девяностых, когда все, не таясь, стали говорить о своей родословной, и мне через разных людей открылась некая правда. а долгие годы эти двое мужей моей матери сливались в единый образ отца – сына бая, еще до революции окончившего Санкт-Петербургский университет, репрессированного. у мамы была новая се- мья, один за другим появи- лись дети, и я часто жила то у бабушки, то у тети. И думала, что бабушка халида – это моя мама, а дядя, муж Бахарнисы, – это мой отец. он был неверо- ятно красивый – в черной кожанке, черной кожаной кепке, у него были чудные, с каштановым отливом кудри, зеленовато-карие глаза и абсолютно ровные роскошные зубы. он был небольшого роста, даже чуть ниже моей тети, и та очень страдала, что не может с ним ходить на каблуках. Жаманбай ахметов сыграл огромную роль в моей жизни, это был человек очень грамотный, начитанный, он рассказывал мне об истории мира, о дальних странах. Перед войной он работал вторым секретарем обкома партии. Имея на руках бронь, добровольно ушел на фронт и двадцати восьми лет в начале 42-го погиб под Можайском, оставив четырех маленьких дочерей. в 1937 году я пошла в первый класс. Я уже знала почти все буквы русского алфавита и хорошо знала казахский язык. Но я хотела поступить только в русскую Гульфайрус, тетя Бахарниса (слева) и бабушка Халида (справа). 6 школу, потому что бабушка сказала: «Если ты не будешь знать русский язык, умрешь с голоду». Это было самое страшное. Я знала, что голод заставляет ба- бушку менять на продукты самые красивые вещи из нашего дома. у моей бабуленьки было много серебра. она никогда не говорила, откуда это. о себе тоже не рассказывала, тогда это было не принято. какие-то намеки были у нас в семье, что до революции бабушкина семья была состоятельной. Но я также хорошо знала, что все мои предки по линии бабушки были серебряных дел ма- стера, и сама она была замечательной мастерицей. Старинное серебро – тяжелые браслеты, нагрудные украшения алка, кольца с сердоликом крупных форм, что характерно для казахских ювелирных изделий, – хранилось у нее в сундуке. И я уже многое облюбовала для себя, ведь с младенчества, чтобы меня успокоить, бабушка давала мне играть ими. Я играла этими вещами, и мне страшно нравилось, что они такие тяжелые. Мне нравилось, как это сделано, и я с огорчением думала: «только когда вы- растешь, можно их будет носить». а еще ведь были шашбау – украшения для кос, потрясающие, из тонкого серебра с крупными кораллами. Я думала: какие же нужно иметь косы, чтобы носить их, чтобы осанка была ровная. Играя этими украшениями, я, конечно, не представляла ни их настоящую цену, ни их художе- ственную ценность. С серебряными украшениями мы ходили с бабушкой в дальний магазин, и какой-то человек принимал все эти вещи, откладывал их в сторону – прекрасные, тяжелые браслеты, которыми я играла… и спокойно говорил: «Масла килограмм топленого, масла сливочного килограмм за браслет с тремя кольцами». И помню, как мне было больно, я не хотела расставаться с браслетами, кольцами, с шашбау, каждое из которых, по-моему, по килограмму весило. так что мои косы уже не знали этих украшений. когда я выросла, их уже давно не было, все это мы съели. Бабушка их сдала за продукты. И была у бабушки шуба, мужская, такого коричневато-красного бархата, а внутри соболиная подкладка, и такие большие пушистые хвосты выглядывали. Бабушка эту шубу очень ценила и боялась, чтобы моль не съела. она ее посы- пала махоркой, и как только я садилась на ней играть, так начинала чихать. И мне казалось: неправильно сшита эта шуба, ведь мехом надо наружу, а бархатом вниз. Но так положено, чтобы было тепло. а соболь был потрясающий, темно- коричневый, и когда по нему проведешь, блестел и так приятно ласкал руки. Потом тихо исчезла и эта шуба. а я, видимо, в те годы накапливала, впитывала в себя знания об этих националь- ных костюмах, об этих украшениях. у нас, например, был еще необыкновенно красивый борик, тоже соболиный и тоже с коричневым мехом, без единого орна- мента наверху. Но оторочка была соболиная. Мне это очень нравилось. конечно, когда я надевала его, у меня голова проваливалась, он был довольно большого размера. Я думала: когда вырасту, это будет как раз по моей голове. Почему я чувствовала себя хозяйкой всех этих вещей? Потому что у бабушки кроме меня никого не было. то есть все эти многочисленные дети были со своими родителями, как и моя мама – со своими детьми от Мансура. И только я одна была чужая, была только с бабушкой. Мне казалось, что бабушка – это все. И я, кстати, не жалею и не жалуюсь на судьбу, потому что кто была моя бабушка? Имея прекрасный голос и слух, она была великолепной сказительницей, от которой я ЛюбОвь ШАШкОвА 7 услышала все казахские эпосы, и самый мне полюбившийся – «кыз Жибек». она говорила их речитативом, нараспев. И это бабушка повела меня впервые в наш оперный театр, слушать куляш Байсеитову в роли кыз Жибек. Бабушка халида была замечательной мастерицей – ковровщицей, вышиваль- щицей, создававшей национальные казахские тускиизы, бау, баскуры. Мне ка- жется, такого удивительного сочетания узоров с таким чувством цвета я больше ни у кого не встречала. вот кто была моя бабушка. а еще она была известна в алма-ате, как одна из лучших мастериц, умевших готовить и накрывать хорошие столы для богатых. И у нее всегда все консуль- тировались, как приготовить то или иное национальное блюдо. Лучше всех в городе она делала казы. Потом она была самой хорошей повитухой – акушеркой- самоучкой. И окрестные казахи приглашали ее принимать роды, из каскелена за ней приезжали, из других мест. когда мне исполнилось шесть-семь лет, она стала брать меня с собой. в первый раз взяла меня, думая, что я испугаюсь и не буду больше с ней проситься. Я ведь, когда она уходила, всегда бежала за ней и кричала: «аже, аже», чтобы она меня взяла с собой. Я вообще боялась оставаться без бабушки в этом дворе, хотя вокруг были все родные, кроме бабушки мне никто не был нужен. Мы и спали с бабулей со своими подушками, одеялами рядышком на полу. И вот она взяла меня с собой, предупредив: ты не должна бояться. ты будешь знать, как рождаются дети. И я сидела около бабушки, а она работала. она сразу заходила и говорила: «Приготовьте горячую воду и белую ткань не- использованную. Есть такая?» «Есть». у каждого казаха есть в доме пожилой человек и припасено двадцать-тридцать метров белой похоронной ткани. Даже у самого бедного были эти ткани. а если нет, то она просила, чтобы рубашки белые приготовили, которые никто еще не носил. И тут же начинали наливать в несколько казанов и кипятить воду. И так все бегают, суетятся вокруг этого события. а бабушка в центре, ее все любят, с ней все советуются. Это мне так нравилось. И я думаю: «Праздник. вот такой, наверное, бывает праздник». И мне нравилось, когда начинал кричать новорожденный. Я тоже возбуждалась, начинала кричать: «Бабушка, девочка, девочка!» Девочка. Я думала, как сейчас все обрадуются. тишина, никто особо не радуется. а вот когда я кричала: «Мальчишка, бала, бала, ер бала», – то все они начинали суетиться, целоваться и чуть ли не танцевать. а бабушка как-то так усмиряла всех, говорила: «Помогайте, помогайте». Потом она обрезала пуповину, завязывала. все это я видела. Думаю, за год она, наверное, пять-шесть детей приняла. И я все время с ней ездила, пока не пошла в школу. Но больше всего мне нравилось, когда бабушке давали подарки: платья, бархат на камзол, новую подушку, даже ковер. Мне каза- лось, что самая богатая у нас в городе моя бабушка. Других я просто не видела. И, может быть, это замечательно, что я получила такое демократичное воспитание. вообще со мной никто не сюсюкался, мне просто все объясняли как есть. Потом меня отдали в школу № 37, к учителю Николаю Николаевичу в первый класс. он был татарин. И хотя я не знала ни одного русского слова, мне было очень легко, он мне все переводил. И говорил: «Может быть, тебе не надо в русскую школу?» Я говорила: «Я буду дружить с русскими и научусь русскому языку». Дети же быстро выучиваются. тогда в алма-ате не было ни одной асфальтиро- ванной улицы. осенью начинались дожди, и грязь была по колено. у меня были «НЕТ пОвЕСТИ пРЕкРАСНЕЕ в АУЛЕ…» 8 черные ботинки и черные калоши. а дети не могут, чтобы не пройти по лужам. И вот я проваливалась в лужу, стояла и кричала: «вытащите кто-нибудь! Я опаз- дываю в школу! Пожалуйста, вытащите!» Ну, кто-нибудь из взрослых, конечно же, вытащит. И обязательно одной калоши уже нет на ноге, и уборщицы кричат на нас, что мы тащим грязь в школу. Но я сразу стала хорошо учиться, потому что тетя Бахарниса очень строго меня готовила к школе. в сутки я три буквы должна была выучить. И еще слоги. Ну, начинали мы, как все: ма-ма, па-па. а потом почему-то учили трудное слово «капуста». Почему «капуста»? видимо потому, что у соседки Булгаевой под фруктовыми деревьями росла капуста. а больше по нашей улице ни у кого ее не было. Я всегда писала очень аккуратно, а в этой «капусте» букву «с» неизменно пропускала. И тетя за это меня наказывала – отправляла в подвал, где были мыши. Это было страшно. Поэтому память у меня развивалась катастрофически быстро. Но это тоже, видимо, хороший метод воспитания. Я действительно быстро выучила русский язык и говорила без акцента. Думаю, это за счет хорошего слуха, потому что я, как только появилась на свет, начала петь. И пела всю свою жизнь. И еще один главный метод моего воспитания запомнился мне на всю жизнь. На нашей улице стали продавать мороженое. По 20 копеек. Я начала клянчить у моей тетушки деньги. она сказала: «Четверо детей, ты пятая, – она всегда так говорила, – работает только один Жаманбай, – никакого мороженого. все». Потом я смотрю: она сходила в магазин и оставила на столе много-много мелочи. Я тихонечко взяла двадцать копеек… И вдруг она говорит: «а что ты там прячешь?» Я говорю: «Бахарниса, я взяла двадцать копеек. На мороженое...» «Нет, ты не взяла. ты украла». Слово «украла» показалось мне таким ужасным. она сказала: «ты никогда, ничего, нигде не будешь брать. Бабушка водит тебя в гости, и вдруг ты там что-нибудь украдешь? Бабушку посадят в тюрьму». Ну, для меня страшней этого ничего ведь нет. Ну и все – отучила. «ты должна себя уважать. а значит, никогда не брать чужого». Это я запомнила сразу и на всю свою жизнь. «И потом, почему ты в гостях, оказывается, все время болтаешь! как это унизительно, – говорит она. – ты что, лучше всех? И все время улыбаешься. Это лошадь все время свои зубы показывает». вот так сурово учила она меня этикету. она часто мыла мне голову, у меня в первом классе были густые и довольно уже длинные косы, а потом вдруг у нас у всех появилось кое-что в волосах. тог- да моя тетушка Бахарниса заставила Жаманбая побрить мне голову. Я ходила бритой, а ребята макали бумажки в чернила и резинками стреляли мне в голову. Я приходила вся в фиолетовых пятнах. И такое было. Но в школе я уже имела и маленькую славу: я лучше всех рисовала. Я рисовала красивых женщин, я рисовала цветы. И девочки стали подходить ко мне: «Я тебе карандаш подарю, нарисуй мне вот сюда цветок». так у меня набралось семь или восемь цветных карандашей. тетушка всполошилась: «откуда?» Я говорю: «Заработала. Я девоч- кам цветы рисовала, они мне давали карандаши». «Это хорошо. Это надо. Рисуй, пусть дают карандаши». вот какие уроки я получала. Гулфайрус на фото, сделанном перед уходом дяди жаманбая на фронт. 1941 г. ЛюбОвь ШАШкОвА 9 И вот мы, девять детей, мал мала меньше, росли в одном дворе, в одном саду. кормили нас один раз в сутки. Стояли два казана, и бабушка или садовник дядя Пазыл, который из-за контузии в Первой мировой войне остался не женат, готови- ли на две больших семьи. обычно это был суп, в котором было очень-очень мало мяса, зато очень-очень много всего остального. Мы ели эти супы, а потом нас на целый день запускали всех в сад. оградой сада служили подстриженные карагачи. а в саду было много слив, груш, урюка, яблок – столовки и лимонки, огромных лысых персиков. всем этим мы насыщались. И яблок мы съедали, наверное, по полмешка за день. Сестра моя Зоя говорит: хорошо, что мы ели столько яблок, поэтому у нас хорошая кожа. Сад объедали мы со страшной силой, как саранча. вот так проходило детство. Первый класс я замечательно закончила. Перешла во второй, уже мне стало полегче с русским языком. Но учительница, которая у нас была со второго по четвертый класс, меня недолюбливала. Ей не нравилось, что мне все время бреют голову. она меня несколько раз спросила: «кто твои родители? Надо отца вызвать в школу». Я сказала, что моя мама – бабушка аже, а папа у меня очень красивый. Я его приглашу. Жаманбай ахметов сходил в школу, и, видимо, он сказал, что я не его дочь. И почему-то учительница стала еще хуже ко мне относиться. «ты почему все время врешь? – сказала она мне. – как может твоя бабушка, такая старая, быть женой такого красивого папы? ты хоть соображаешь!» вот так она разговаривала со мной. а потом открыли 51-ю школу (на пересечении нынешних улиц Гоголя и Панфилова), и я подумала: почему бы мне туда не перейти? Это немножечко дальше от дома, зато ближе к центру, и на улице Гоголя выложили первую мостовую из нашего знаменитого серого и красного гранита. Его огромные глыбы лежали по улице карла Маркса, куда их притащило селем в 1921 году. И я ходила в школу уже более аккуратно, ноги не были в грязи. И порядка там больше было, и ребята там были поинтеллигентнее. когда я перешла в пятый класс, там учились уже в десятом классе Газиза Жубанова и клава Бабошко – будущие великий композитор и солистка оперного театра. в тот год они уже выпускались. Каталог: assets -> files files -> Тендер. Реклама. Рк files -> Составление. Р. Маженкызы, Г. Пряхин, 2013 Оформление. Т. Ф. Погудина, 2013 «Художественная литература», 2013 files -> Герольд Бельгер Записки старого толмача files -> Тәрбиелік мақсаты files -> Статья в газете «Правда» н омер «Правды» за 26 декабря 1950 года в Алма-Ату пришел на следу files -> Тендер. Реклама. Рк files -> Қазақстан республикасының білім және ғылым министрлігі жүктеу 0.64 Mb. Поделитесь с Вашими друзьями:
|